Для того, кто дожил,
Домолчал, доходил,
Не упал ни в одну
Из безвестных могил,
Не сгорел, не замерз,
Не оглох, не ослеп, –
Рудники Воркуты
И Голодная Степь,
И дорога железная
На Салехард –
Остаются во снах,
В мемуарах, стихах,
В разговорах с друзьями
За жизнь и судьбу,
Да и в старческих лицах,
Затертых в толпу!
Из письма-завещания
Здравствуйте, мои родные!
Здравствуйте, хотя, когда вы будете читать это мое письмо, меня не будет в живых. Но и через смерть, через небытие я обнимаю вас, мои родные, я целую вас, и не как привидение, а как живой и родной вам папка.
Мальчики и Аня! Не думайте, что я ушел на эту страшную войну из-за желания блеснуть своей храбростью. Я знал, что иду почти на верную смерть. Больше всего я любил жизнь, но больше жизни я любил вас, Аня и мальчики. И зная, какой ужас, какие издевательства ждут вас, если победит Гитлер, зная, как будут мучить вас, как будут издеваться над вашей матерью, зная, как высохнет ваша мать, а вы превратитесь в маленьких скелетиков, я, любя вас, должен уйти от вас, желая быть с вами, должен уйти на фронт.
Я иду на войну, то есть на смерть, во имя вашей жизни. Это совсем не прекрасные слова. Для меня сейчас это слова, облеченные в плоть и кровь, в мою кровь.
Аннушка, родная! Знаю, тебе будет тяжелее всех. Знаю. Но за то, чтобы ты была в безопасности, я иду в огонь. Мне нечего больше к этому прибавить. Скажу лишь, что нет в мире человека, которого бы я так любил и которого бы мне было так тяжело оставлять навсегда, оставлять одинокой, как тебя, любимая.
Леня! Мой старший сын и заместитель! Тебя зовут Леня, как И меня. Значит, ты – это я, когда меня уже не будет. Наша славная, добрая мамка, так много она в жизни страдала, так мечтала о хорошей, спокойной жизни, но ей это было не суждено со мной. Пусть же ты дашь ей счастье. Пусть в тебе она видит лучшего друга и помощника. Я знаю: тяжело детям расти без отца, особенно мальчишкам. Но ведь я умер ради того, чтобы вы, мчи мальчишки, росли – тяжело ли, легко ли, но росли, а не погибали под германскими бомбами.
Я умер, как подобает мужчине, защищая своих детей, свою жену, свой дом, свою землю. Живи же и ты, как жил и умер твой отец. Помни: мама – мой лучший друг, ближе мамы у меня никого не было. Поэтому мама знает, что хорошо и что плохо… Всегда во всем советуйся со своей мамой, не скрывай от нее ничего, делись с ней всем, всем… Она все поймет… Мои к тебе последние слова: помни маму, заботься о маме всю жизнь, заботься, Леня Силин, люби и слушай всегда во всем свою маму. Леня Силин, мой заместитель и старший сын, прощай, сынка, и не забывай!
Геня! Мой младший сын и помощник. Я тебя оставляю совсем маленьким. Ты даже не запомнишь лица и голоса твоего отца. Но твой старший брат – мой старший сын и заместитель Леня Силин – тебе расскажет, как жил твой отец, как он вас любил, он расскажет тебе про твоего папку. Наша мама тебе расскажет, как жил, работал и боролся за лучшую жизнь твой отец…
Мальчики Леня и Геня!
Учитесь хороню, изучайте тщательно немецкий язык, немецкую культуру, немецкие пауки. И все это вы должны употребить на гибель и уничтожение немецкого фашизма. Старайтесь перенять у немцев их самое грозное и страшное оружие – организованность и четкость. И, когда почувствуете себя сильными, пустите; все это в ход, против фашистов. Помните, сыновья мои, пока существует фашистская Германия как государство, пока существует хоти бы один вооруженный фашист, пока бесконтрольно работает мин бы одна фашистская лаборатория или завод, до тех пор Европе, миру, человечеству, и вам лично, и вашей маме, вашим женам и детям грозит смертельная страшная опасность.
Помните: фашизм вообще, а германский в особенности,- это смертельная кошмарная проказа, коричневая чума, которая грозит всему человечеству…
Пусть же кровь вашего отца, пусть же пепел вашего отца стучит в ваши маленькие сердца, мои мальчики, и пусть последний вооруженный фашист почувствует вашу страшную месть…
Я верю, что враг будет разбит и что победа будет за нами. Если же нет, уничтожайте врага, где и как сможете. Мальчики, слушайте пашу милую, любимую, родную мамочку, она мой самый родной, близкий и любимый друг.
Аннушка, родная, прощай! Любимая, солнышко мое! Вырасти мне сыновей таких, чтобы я даже в небытии ими гордился и радовался на крепких, смелых и жизнерадостных моих Мальчиков, мстителей врагам, ласково-добрых к людям.
Будьте счастливы, здоровы и живы. Прощайте, целую и обнимаю в последний раз. Тебя, Генечка, тебя, Ленечка, тебя, Анночка! Прощайте!
Ваш отец. Всегда ваш Леня Силин-старший.
30 августа 1941 г
Константин Федин: клеймо гитлеровской Германии
держу страшный документ. Он испещрен аккуратными строчками, цифрами, пунктами, подписями, подчеркиваниями. И вдруг я вижу: у меня дрожит рука. Я уже давно не читаю. Взгляд мой остановился. Но я не могу оторвать его от странного значка на бумаге, напоминающего рогульку углом вверх «Л».
Я уже никогда в жизни не позабуду этого значка. И я уверен – его не позабудет ни одни русский, советский человек. Он был придуман, этот значок, в Берлине, на Баденштрассе, 51. Там помещается начальник военнопленных, находящийся в ведении верховного командования вооруженных сил Германии.
Само верховное командование немецких вооруженных сил санкционировало этот значок и поручило подписать от своего имени приказ, который я держу в руке – приказ о клеймении советских военнопленных, приказ о наложении на тело каждого воина Красной Армии, имевшего несчастье живым попасть в когти немцев, неизгладимого знака, форма которого аккуратно, со всею обстоятельностью, в документе описана и изображена: открытый книзу острый угол, приблизительно в 45 градусов, с длиною сторон в сантиметр – «Л ».
Клеймо! В древние, забытые времена клеймо налагали на рабов. Тираны клеймили своих солдат. Судебным пережитком признавалось клеймение каторжан даже в абсолютистских государствах. Преступники освобождены были давным-давно от этого позора у всех цивилизованных наций. Клеймили только скот. В гуртах и косяках налагали тавро на крупы лошадей, на шеи и ляжки рогатой скотины.
Чтобы одно стадо отличалось от другого. Чтобы видно было, какого завода кобыла, какой фермы телка.
И вот верховный главнокомандующий вооруженными силами Германии Адольф Гитлер приказывает всем своим полицейским, и жандармам, и охранникам, и эсэсовцам приравнять русских людей, очутившихся в их власти, к скотине!
Он уравнивает своего пленника полностью со скотом, навеки оставляя на живом его теле свое фашистское тавро! И – да! – поменьше церемоний при этом грязном деле! Пункт третий приказа говорит, что это – «не врачебное мероприятие». Нет, клеймить русских пленных может всякий полицейский и любой жандарм. Не беда, что пленные при этом похворают. Им не привыкать – они все равно еле дышат.
И потом еще: поменьше тратить время на всю эту процедуру! Пункт шестой приказа говорит, что «проведение этого мероприятия не должно мешать использованию военнопленных на работах». Это значит, что позорное клеймение тех пленных, которые попали к немцам до издания приказа, должно производиться где попало – в лагере, на фабрике, в поле, на дороге, под открытым небом, на виду у всех.
Оно производится над теми, кто попал к немцам в плен, как говорится в приказе: «…в районе действий командующего вооруженными силами Востока и Украины и военного командования в генерал-губернаторстве…»
Есть русская поговорка: клеймо мастера скажет. По клейму, наложенному на советского военнопленного, видно руку палача. Это клеймо есть клеймо бесчестия гитлеровских мерзавцев. Оно позорит не того, чье тело изуродовано страшным прикосновением раскаленного железа. Оно позорит гитлеровское владычество в несчастной Европе.
Воистину, это – клеймо гитлеровской Германии! Клеймо ее вековечного позора.
Оно не изгладится даже со смертью последнего военнопленного, заклейменного по гитлеровскому приказу. Дети и внуки наши будут помнить позор Германии, обозначенный знаком «Л ».
«Правда»,2 августа 1943
Леонид Леонов: слава России
Вот опять матерый враг России пробует силу и крепость твою, русский человек. Он пристально ищет твое сердце поверх мушки своей винтовки, или в прицельной трубке орудия, или из смотровой танковой щели. Неутолимую бессонную ненависть читаешь ты в его прищуренном глазу. Это и есть тот, убить которого повелела тебе родина. Не горячись, бей с холодком: холодная ярость метче. Закрой навеки тусклое, похабное око зверя!
Ты не один в этой огневой буре, русский человек. С вершин истории смотрят на тебя песенный наш Ермак, и мудрый Минин, и русский лев Александр Суворов, и славный, Пушкиным воспетый мастеровой Петр Первый, и Пересвет с Ослябей, что первыми пали в Куликовском бою. В трудную минутку спроси у них, этих строгих русских людей, что по крохам собирали нашу родину, и они подскажут тебе, как поступить, даже оставшись в одиночку среди вражьего множества.
С каким мужеством они служили ей!.. И куда бы ни отправлялись за далекие рубежи, кланялись в пояс родимой, и был им слаще меда горький, полынный прах ее дорог. И пригоршню родной землицы, зашитую в ладанку, уносили на чужбину, как благословенье матери, на груди. И где бы ни оказался веленьем истории русский человек, сердце его, как стрелка компаса, неуклонно бывало устремлено в одном заветном направлении, в сторону России. И чистые рубахи надевали перед смертным подвигом, идя на воинскую страду, как на светлый праздник. Тем и была крепка, тем и стояла столетья русская земля.
Перед новым боем за честное дело наше присядем, товарищ, и поговорим по душам, за что же так ненавидит тебя убийца народов, почему мы, русские люди, будем биться, пока, стеная, враг не покинет земли нашей и не заплатит сторицей за пожженные селенья наши и за сиротские слезы.
Не пустовала и людьми русская земля. От века изобильна была героями и гениями Россия. Нет ни одной области в знании, или в искусстве, или в науке строительства социальной справедливости, куда бы не принес народ русский своих, литого золота, даров. А сколько еще суждено создать нам впереди, когда, не угрожаемый ниоткуда, во весь рост подымется народ наш!.. Гордись сородичами своими и будь достоин их, товарищ!
Со времен Невского Александра зарились жадные соседи на наши угодья. Сотни лет им во снах снилась страна твоя, русский человек, – пустыней снилась она им, без дома твоего, без тебя и твоих потомков; голой девственной землей снилась она им, куда они сунут железный желудь Нибелунгов. Не вышло с желудем у «старого фрица», не выйдет и у нынешнего.
Ой, много памятных зарубок от нашего топора осталось на загребущих волчьих лапах. А в передышках точили они меч, собираясь когда-нибудь прижать славян к стенке, и всегда хаяли русских, что-де без немецкого порядка живут. А мы жили и боролись своим разумом и обычаем, и никаким указчикам либо искателям чужого куска на земле нашей несдобровать.
Когда у завистника нет сил на честное соревнование, он жалит, он убивает. Зависть и свиная жадность на чужой каравай – вот то горючее, на котором, воняя и гремя, двинулась на нас машина германского фашизма. И правда, мы еще только зачинаем наши песни, а они уже заканчивают. Они и детей-то наших убивают из .подлого страха: боятся, что из них вырастут исполины, грозные мстители за безмерные их злодейства. Но мы, русские, прочно знаем, что мщенье придет гораздо раньше.
Предок твой, русский человек, идя в подвиг ратный, крепко понимал, что одному из двух, ему или недругу, лежать мертвым в чистом поле. И тогда, чтоб волю на победе сосредоточить, он ни жены, ни родимого дома не хотел видеть раньше, чем улягутся в яму поплотней поганые вражеские кости. Много их, всяких подлецов, уже успокоил и ты, советский воин, на полях России, памятуя, что чем больше их ляжет в землю, тем сильнее острастка на века.
Комплектами, вместе с командирами, лежат они на достигнутых рубежах – всякие «Райхи», «Адольфы» и «Тотен-копфы», тухлые ватаги фашистских мертвяков, что закопаны под Сталинградом и Воронежем… Что же, просторна ли им русская равнина? Сытна ли рыбка в реках русских? Жирна ли нефть во глубинах советской земли?
Орел и Белгород, Орел и Курск, милые места, где родится самородный жемчуг русской речи, который так бережно, зерно к зерну, нанизывал Тургенев. Соловьям бы свистать в тамошних рощах да девушкам покосные песни петь в эту пору! Чадом и скрежетом застланы дорогие нашему сердцу, места.
Сжав зубы вся страна слушает, как со злым урчанием выползают из своих нор вражеские железные гады на исконные наши земли. Но она слышит и грохот пушек наших, что дырявят германскую броню, и нет нынче музыки слаще уху русского человека… Ночь на исходе. Еще будут длиться предрассветные сумерки, но уж не очень отдаленно то желанное утро, когда уцелевшее завоевательское отребье, все эти отравители, растлители, коноеды и другие упыри двинутся восвояси среди нескончаемых дымящихся улик.
А пока – оглянись, русский человек, на древние гордые кремли твоих городов, на детей наших, взирающих на тебя с надеждой, на молчаливые тени предков твоих, на каждый полевой цветок, еще не оскверненный мертвым дыханием вражеских машин. И пусть львиный гнев родится в твоем богатырском сердце. Бей его, проклятого зверя, вставшего над Европой и замахнувшегося на твое будущее, – бей, пока не перестанет шевелиться.
Подымись во весь свой рост, гордый русский человек, и пусть содрогнутся в мире все, кому ненавистна русская речь и нетленная слава России!
«Известия», 10 июля 1943